Проклятый город Кишинев!
Тебя бранить язык устанет.
Когда-нибудь на грешный кров
Твоих запачканных домов
Небесный гром, конечно, грянет,
И — не найду твоих следов!
Падут, погибнут, пламенея,
И пестрый дом Варфоломея,
И лавки грязные жидов:
Так, если верить Моисею,
Погиб несчастливый Содом.
Но с этим милым городком
Я Кишинев равнять не смею,
Я слишком с библией знаком
И к лести вовсе не привычен.
Содом, ты знаешь, был отличен
Не только вежливым грехом,
Но просвещением, пирами,
Гостеприимными домами
И красотой нестрогих дев!
Как жаль, что ранними громами
Его сразил Еговы гнев!
В блистательном разврате света,
Хранимый богом человек
И член верховного совета,
Провел бы я смиренно век
В Париже ветхого завета!
Но в Кишиневе, знаешь сам,
Нельзя найти ни милых дам,
Ни сводни, ни книгопродавца.
Жалею о твоей судьбе!

Не знаю, придут ли к тебе
Под вечер милых три красавца;
Однако ж кое-как, мой друг,
Лишь только будет мне досуг,
Явлюся я перед тобою;
Тебе служить я буду рад —
Стихами, прозой, всей душою,
Но, Вигель,— пощади мой зад!

Сквозь пыльные, желтые клубы
Бегу, распустивши свой зонт.
И дымом фабричные трубы
Плюют в огневой горизонт.

Вам отдал свои я напевы -
Грохочущий рокот машин,
Печей раскаленные зевы!
Все отдал; и вот - я один.

Пронзительный хохот пролетки
На мерзлой гремит мостовой.
Прижался к железной решетке -
Прижался: поник головой...

А вихри в нахмуренной тверди
Волокна ненастные вьют; -
И клены в чугунные жерди
Багряными листьями бьют.

Сгибаются, пляшут, закрыли
Окрестности с воплем мольбы,
Холодной отравленной пыли -
Взлетают сухие столбы.

Веселый, искрометный лед.
Но сердце - ледянистый слиток.
Пусть вьюга белоцвет метет,-
Взревет; и развернет свой свиток.

Срывается: кипит сугроб,
Пурговым кружевом клокочет,
Пургой окуривает лоб,
Завьется в ночь и прохохочет.

Двойник мой гонится за мной;
Он на заборе промелькает,
Скользнет вдоль хладной мостовой
И, удлинившись, вдруг истает.

Душа, остановись - замри!
Слепите, снеговые хлопья!
Вонзайте в небо, фонари,
Лучей наточенные копья!

Отцветших, отгоревших дней
Осталась песня недопета.
Пляшите, уличных огней
На скользких плитах иглы света!

Вы шумите. Табачная гарь
дымносиние стелет волокна.
Золотой мой фонарь
зажигает лучом ваши окна.

Это я в заревое стекло
к вам стучусь в час вечерний.
Снеговое чело
Разрывают, вонзаясь, иглы терний.

Вот скитался я долгие дни
и тонул в предвечерних туманах.
Изболевшие ноги мои
в тяжких ранах.

Отворяют. Сквозь дымный угар
задают мне вопросы.
Предлагают, открыв портсигар,
папиросы.

Ах, когда я сижу за столом
и, молясь, замираю
в неземном,
предлагают мне чаю...

О, я полон огня,
предо мною виденья сияют...
Неужели меня
никогда не узнают?.."

2

Помним все. Он молчал,
просиявший, прекрасный.
За столом хохотал
кто-то толстый и красный.

Мы не знали тогда ничего.
От пирушки в восторге мы были.
А его,
как всегда, мы забыли.

Он, потупясь, сидел
с робким взором ребенка.
Кто-то пел
звонко.

Вдруг
он сказал, преисполненный муки,
побеждая испуг,
взявши лампу в дрожащие руки:

"Се дарует нам свет
Искупитель,
я не болен, нет, нет:
я - Спаситель..."

Так сказав, наклонил
он свой лик многодумный...
Я в тоске возопил:
"Он - безумный".

3

Здесь безумец живет.
Среди белых сиреней.
На террасу ведет
ряд ступеней.

За ограду на весь
прогуляться безумец не волен...
Да, ты здесь!
Да, ты болен!

Втихомолку, смешной,
кто-то вышел в больничном халате,
сам не свой,
говорит на закате.

Грусть везде...
Усмиренный, хороший,
пробираясь к воде,
бьет в ладоши.

Что ты ждешь у реки,
еле слышно колебля
тростники,
горьких песен зеленого стебля?

Что, в зеркальность глядясь,
бьешь в усталую грудь ты тюльпаном?
Всплеск, круги... И, смеясь,
утопает, закрытый туманом.

Лишь тюльпан меж осоки лежит
весь измятый, весь алый...
Из больницы служитель бежит
и кричит, торопясь, запоздалый.

Упала завеса: и - снова
Сурово разъяты закаты -

В горбатые,
Старые
Скаты -

   - И в синие
   Линии
   Леса.

Упорным размеренным шагом
Проходим над черным обрывом...

Блеснуло -
Бесплодным
Зигзагом: -

   - Рвануло
   Холодным
   Порывом.

Потухли,- как в пепле,- дороги;
Засохли шершавые травы...

Распухли
Склоненные
Ноги.

Горят
Воспаленные
Веки...
Оглохли,
Ослепли -
- Навеки!

Луна двурога.
Блестит ковыль.
Бела дорога.
Летает пыль.

Летая, стая
Ночных сычей -
Рыдает в дали
Пустых ночей.

Темнеют жерди
Сухих осин;
Немеют тверди...
Стою - один.

Здесь сонный леший
Трясется в прах.
Здесь - конный, пеший
Несется в снах.

Забота гложет;
Потерян путь.
Ничто не сможет
Его вернуть.

Болота ржавы:
Кусты, огни,
Густые травы,
Пустые пни!

Среди миров, в мерцании светил
Одной Звезды я повторяю имя...
Не потому, чтоб я Ее любил,
А потому, что я томлюсь с другими.

И если мне сомненье тяжело,
Я у Нее одной ищу ответа,
Не потому, что от Нее светло,
А потому, что с Ней не надо света

То было на Валлен-Коски.
Шел дождик из дымных туч,
И желтые мокрые доски
Сбегали с печальных круч.

Мы с ночи холодной зевали,
И слезы просились из глаз;
В утеху нам куклу бросали
В то утро в четвертый раз.

Разбухшая кукла ныряла
Послушно в седой водопад,
И долго кружилась сначала
Всё будто рвалася назад.

Но даром лизала пена
Суставы прижатых рук,-
Спасенье ее неизменно
Для новых и новых мук.

Гляди, уж поток бурливый
Желтеет, покорен и вял;
Чухонец-то был справедливый,
За дело полтину взял.

И вот уж кукла на камне,
И дальше идет река...
Комедия эта была мне
В то серое утро тяжка.

Бывает такое небо,
Такая игра лучей,
Что сердцу обида куклы
Обиды своей жалчей.

Как листья тогда мы чутки:
Нам камень седой, ожив,
Стал другом, а голос друга,
Как детская скрипка, фальшив.

И в сердце сознанье глубоко,
Что с ним родился только страх,
Что в мире оно одиноко,
Как старая кукла в волнах..

Какой тяжелый, темный бред!
Как эти выси мутно-лунны!
Касаться скрипки столько лет
И не узнать при свете струны!

Кому ж нас надо? Кто зажег
Два желтых лика, два унылых...
И вдруг почувствовал смычок,
Что кто-то взял и кто-то слил их.

"О, как давно! Сквозь эту тьму
Скажи одно: ты та ли, та ли?"
И струны ластились к нему,
Звеня, но, ластясь, трепетали.

"Не правда ль, больше никогда
Мы не расстанемся? довольно?.."
И скрипка отвечала да,
Но сердцу скрипки было больно.

Смычок все понял, он затих,
А в скрипке эхо все держалось...
И было мукою для них,
Что людям музыкой казалось.

Но человек не погасил
До утра свеч... И струны пели...
Лишь солнце их нашло без сил
На черном бархате постели.

Насоветуйте современных поэтов(не песенников блядь)
то есть возрастом годов в 30 и с определённым процентом оригинальности.
//Я понимаю что такое спрашивать на поинте абсурд - но вдруг

Здесь по-прежнему все очень тихо
Лишь секундная стрелка щелк-щелк
Модно выйти, устроить шумиху
И вернуть неоплаченный долг

Но молодежь не сбивается в стаи
Не пробьется сквозь снег эдельвейс
Мир встречает нас бешеным лаем
Перед входом в industrial space

Все ручьи отдают свою жертву
При впадении в океан
Я иду по сырому проспекту
Как всегда до бесчувствия пьян
Если кто-то спасет свою шкуру
Это будет изрядный прикол
Ведь сегодня в белом лесу
Никто никого не нашел
Здесь никто никого не нашел!

Зажигаются лампы в танцзале
На семнадцать коротких минут
Мы оставили в прошлом печали,
Чтоб Москва превращалась в Бейрут

Чтоб царапали небо высотки,
Всех приезжих беря на гоп-стоп,
Чтоб спешили на встречу кроссовки,
Охуевшие от кинопроб

Все ручьи отдают свою жертву
При впадении в океан
Я иду по сырому проспекту
Как всегда до бесчувствия пьян
Если кто-то спасет свою шкуру
Это будет изрядный прикол
Ведь сегодня в белом лесу
Никто никого не нашел
Здесь никто никого не нашел!

Белобрысая прядь снегопада
Прочертила по небу зигзаг
Но умиляться особо не надо
Если выжил -- то точно мудак

И я смотрел эту кинокартину,
Забывая себя самого
Ведь я бы стал хладнокровным пингвином,
Да жить осталось всего ничего...

Все ручьи отдают свою жертву
При впадении в океан
Я иду по сырому проспекту
Как всегда до бесчувствия пьян
Если кто-то спасет свою шкуру
Это будет изрядный прикол
Ведь сегодня в белом лесу
Никто никого не нашел
Здесь никто никого не нашел!

Лесные пожары над барракодовой бездной
Согреют сердца мои ноченькой звездной
Их три, но в тебя влюблены лишь два с половиной,
А одно сомневается можно ли здесь быть любимой

Темные крылья над Замоскворечьем --
Боль поднимается вверх!

Удар альпенштоком в окно, чтобы видеть Альпы
Рабочее быдло снимает с прохожих скальпы
Вербовка закончена -- скоро начнется экшн
Сдохли сестренки твои, Вася Векшин

Чьи-то шаги в ледяных коридорах --
Боль поднимается вверх!

По географии смысла пожизненно тройка
Вместо логики "Старка" или другая настойка
И в плане эмоций по-прежнему без изменений
Зато этот парень -- чудесное солнышко, гений

Темные крылья над Замоскворечьем --
Боль поднимается вверх!

Выстрел в затылок расценивается как услуга
Собутыльник купил бухло, в нем увидели друга
Ведь если смотреть через полуприкрытые веки
Любой мистер Хайд покажется доктор Джекилл

Чьи-то шаги в ледяных коридорах --
Боль поднимается вверх!

Ну а лесные пожары над барракодовой бездной
Согреют сердца мои ноченькой звездной
Их три, но в тебя влюблены лишь два с половиной,
А одно сомневается можно ли здесь быть любимой

Темные крылья над Замоскворечьем,
Чьи-то шаги в ледяных коридорах,
Чьи-то шаги над Замоскворечьем,
Темные крылья в ледяных коридорах,
Ледяной коридор над Замоскворечьем --
Боль поднимается вверх!
Боль поднимается вверх!
Боль поднимается вверх!

Смотрю в окно, вся рота зла выходит на работу
У Дон Кихота кончились запасы терпинкода
Принцесса Мононоки убежала в город
Не встретились еще, но это будет скоро!

Который год на землю падают Икары,
Но невидимый экран смягчает все удары
Хрустальный лабиринт любви - моя квартира
Мы смотрим друг на друга зеркалами мира

А песни для любимой не похожи на песни для народа!
На этих высотах иллюзиям не хватит кислорода!

В ветвях березы плачет добрая дриада
Но это лишь обычный тест на ясность взгляда
Но это лишь контроль над льдом, что вместо сердца
И память льда о том, что нам нельзя согреться

Туманом полон сон, идет дорога к мосту
Твоя рука, моя рука, а дальше - просто
Во избежанье бедствий и судебных исков
Страной ос войди мне в кровь и растворись в ней

Так думал паренек, подходя к родному заводу,
На этих высотах иллюзиям не хватит кислорода!

Ты знаешь, что тебя не может быть на свете
Иначе здесь не шел бы снег не выл бы ветер
Иначе здесь бы не было кого-то кроме
И сидя в неожиданно безлюдном доме
Я просчитал заранее свои финалы
И призрачный корабль уже летит на скалы
И слышен S.O.S. в диапазоне раций
Любуйся, Фредди Кранк, как можно отрываться!

От Старого света до самого Нового года!
На этих высотах иллюзиям не хватит кислорода!

Из тех, кто наш был, кто знал и предал
Что стали старше, никто не ведал
Стреляли в детство все одногодки
И слово "крепость" - лишь градус водки
И слово "нежность" звучит печально
С дороги сбился межзвездный лайнер
Уже отравлены наши росы
Да только космос заплел все косы
Вперед и дальше идут аллеи
Вы стали старше ...
Мы станем злее

Мы были для них чем-то вроде слезоотвода
И на этих высотах иллюзиям не хватит кислорода!
НА ЭТИХ ВЫСОТАХ ИЛЛЮЗИЯМ НЕ ХВАТИТ КИСЛОРОДА!

Друг мой, друг мой,

Я очень и очень болен.

Сам не знаю, откуда взялась эта боль.

То ли ветер свистит

Над пустым и безлюдным полем,

То ль, как рощу в сентябрь,

Осыпает мозги алкоголь.

Голова моя машет ушами,

Как крыльями птица,

Ей на шее ноги

Маячить больше невмочь.

Черный человек,

Черный, черный,

Черный человек

На кровать ко мне садится,

Черный человек

Спать не дает мне всю ночь.

Черный человек

Водит пальцем по мерзкой книге

И, гнусавя надо мной,

Как над усопшим монах,

Читает мне жизнь

Какого-то прохвоста и забулдыги,

Нагоняя на душу тоску и страх.

Черный человек,

Черный, черный…

«Слушай, слушай, —

Бормочет он мне, —

В книге много прекраснейших

Мыслей и планов.

Этот человек

Проживал в стране

Самых отвратительных

Громил и шарлатанов.

В декабре в той стране

Снег до дьявола чист,

И метели заводят

Веселые прялки.

Был человек тот авантюрист,

Но самой высокой

И лучшей марки.

Был он изящен,

К тому ж поэт,

Хоть с небольшой,

Но ухватистой силою,

И какую-то женщину,

Сорока с лишним лет,

Называл скверной девочкой

И своею милою».

«Счастье, — говорил он, —

Есть ловкость ума и рук.

Все неловкие души

За несчастных всегда известны.

Это ничего,

Что много мук

Приносят изломанные

И лживые жесты.

В грозы, в бури,

В житейскую стынь,

При тяжелых утратах

И когда тебе грустно,

Казаться улыбчивым и простым —

Самое высшее в мире искусство».

«Черный человек!

Ты не смеешь этого!

Ты ведь не на службе

Живешь водолазовой.

Что мне до жизни

Скандального поэта.

Пожалуйста, другим

Читай и рассказывай».

Черный человек

Глядит на меня в упор.

И глаза покрываются

Голубой блевотой.

Словно хочет сказать мне,

Что я жулик и вор,

Так бесстыдно и нагло

Обокравший кого-то.

· · ·

· · ·

Друг мой, друг мой,

Я очень и очень болен.

Сам не знаю, откуда взялась эта боль.

То ли ветер свистит

Над пустым и безлюдным полем,

То ль, как рощу в сентябрь,

Осыпает мозги алкоголь.

Ночь морозная…

Тих покой перекрестка .

Я один у окошка,

Ни гостя, ни друга не жду.

Вся равнина покрыта

Сыпучей и мягкой известкой,

И деревья, как всадники,

Съехались в нашем саду.

Где-то плачет

Ночная зловещая птица,

Деревянные всадники

Сеют копытливый стук.

Вот опять этот черный

На кресло мое садится,

Приподняв свой цилиндр

И откинув небрежно сюртук.

«Слушай, слушай! —

Хрипит он, смотря мне в лицо.

Сам все ближе

И ближе клонится. —

Я не видел, чтоб кто-нибудь

Из подлецов

Так ненужно и глупо

Страдал бессонницей.

Ах, положим, ошибся!

Ведь нынче луна.

Что же нужно еще

Напоенному дремой мирику?

Может, с толстыми ляжками

Тайно придет «она»,

И ты будешь читать

Свою дохлую томную лирику?

Ах, люблю я поэтов!

Забавный народ!

В них всегда нахожу я

Историю, сердцу знакомую,

Как прыщавой курсистке

Длинноволосый урод

Говорит о мирах,

Половой истекая истомою.

Не знаю, не помню,

В одном селе,

Может, в Калуге,

А может, в Рязани,

Жил мальчик

В простой крестьянской семье,

Желтоволосый,

С голубыми глазами…

И вот стал он взрослым,

К тому ж поэт,

Хоть с небольшой,

Но ухватистой силою,

И какую-то женщину,

Сорока с лишним лет,

Называл скверной девочкой

И своею милою».

«Черный человек!

Ты — прескверный гость!

Эта слава давно

Про тебя разносится».

Я взбешен, разъярен,

И летит моя трость

Прямо к морде его,

В переносицу…

· · ·

…Месяц умер,

Синеет в окошко рассвет.

Ах, ты, ночь!

Что ты, ночь, наковеркала!

Я в цилиндре стою.

Никого со мной нет.

Я один…

И — разбитое зеркало…

Как филин поймал летучую мышь,
Копями ехал ее кости,
Как рыцарь Амвросий с толпой удальцов
К соседу сбирается в гости.
Хоть много цепей и замков у ворот,
Ворота хозяйка гостям отопрет.
Что ж, Марфа, веди нас, где спит твой старик?
Зачем ты так побледнела?
Под замком кипит и клубится Дунай,
Ночь скроет кровавое дело.
Не бойся, из гроба мертвец не встает,
Что будет, то будет, - веди нас вперед!
Под замком бежит и клубится Дунай,
Бегут облака полосою;
Уж кончено дело, зарезан старик,
Амвросий пирует с толпою.
В кровавые воды глядится луна,
С Амвросьем пирует злодейка-жена.
Под замком бежит и клубится Дунай,
Над замком пламя пожара.
Амвросий своим удальцам говорит:
Всех резать от мала до стара!
Не сетуй, хозяйка, и будь веселей!
Сама ж ты впустила веселых гостей!
Сверкая, клубясь, отражает Дунай
Весь замок, пожаром объятый;
Амвросий своим удальцам говорит:
Пора уж домой нам, ребята!
Не сетуй, хозяйка, и будь веселей,
Сама ж ты впустила веселых гостей!
Над Марфой проклятие мужа гремит,
Он проклял ее, умирая:
Чтоб сгинула ты и чтоб сгинул твой род,
Сто раз я тебя проклинаю!
Пусть вечно иссякнет меж вами любовь,
Пусть бабушка внучкину высосет кровь!
Ирод твой проклятье мое да гнетет,
И места ему да не станет
Дотоль, пока замуж портрет не пойдет,
Невеста из гроба не встанет,
И, череп разбивши, не ляжет в крови
Последняя жертва преступной любви!
Как филин поймал летучую мышь,
Когтями сжал ее кости,
Как рыцарь Амвросий с толпой удальцов
К соседу нахлынули в гости.
Не сетуй, хозяйка, и будь веселей,

пока я таскал на себе свой нелегкий крест,
глотал транквилизаторы и менял партнерш,
катался по миру в поисках неизвестно каких чудес,
мечтал утопиться, сорваться с горы, наткнуться на нож,

так вот, пока я тратил себя на это,
видел в кошмарах покойников и диких зверей,
один еврей-эмигрант с кафедры биохимии Массачусетского университета
синтезировал в пробирке психически здоровых людей.

эти бляди оказались устойчивы к стрессу,
у них отсутствовали гены обуславливающие душевную боль,
они посещали крестный ход, пятничную молитву и мессу,
и без проблем метаболизировали алкоголь.

у них оказались способности к стартапам и получению взятки,
им легко давали кредиты под шесть процентов годовых,
ученые тщательно изучали их сексуальные повадки
и обнаружили полное отсутствие таковых.

постепенно ситуация вышла из-под контроля:
некоторые особи сбежали, вырвавшись из оков,
стали плодиться бесполым путем на воле,
быстро создали политическую партию мудаков.

их представители довели сумасшедших до полной прострации,
показав им нецелесообразность различной хуйни,
путем перепоста картинок и тщательной дезинформации,
им удалось убедить что в мире существуют только они.

пока я мечтал что меня кто-то ждет и ищет,
пока я игнорировал действительность и бухал,
эти бляди ели исключительно здоровую пищу
и через день посещали спортивный зал.

и вот теперь когда я смотрю в оба,
когда я осознал где проблема, а где хуйня,
оказалось что этих блядей мало того, что много,
так они еще и значительно лучше меня.
(c)spinedoctor